Оксана Забужко: «Goodbye, Petrovski!», или Распечатывание «закрытого города»

Zabeba перевела этот текст на русский язык для тех, днепропетровцев, кому так удобнее воспринимать. Для украиноязычных читателей – оригинал на DW.

Пришло время признаться: Днепропетровск всегда, еще с советских времен, казался мне более «проблемным» городом, чем Донецк. Между ними крайне много общего. Оба – печальные монстры-байстрюки индустриализации советского (крепостного) типа. А такая индустриализация за два-три поколения парализует общественную волю, формируя у населения, «закрепленного» за предприятиями, глубокий и трудноизлечимый патерналистский комплекс: привычку беспрекословно слушать начальство и считать его своеобразной силой природы, наделенной как властью карать («чтобы порядок был»!), так и кормить («раздавать» зарплату и соцблага), и обязательно – защищать. Показательны здесь, кажется, никем из социологов до сих пор не проанализированные настроения в горящих городах весной 2014-го. Харьков – не менее, казалось бы, индустриальный центр, и к тому же «обнаженный» приграничный город, но я еще ни от одного харьковчанина не слышала, что тогда «Гепа спас город». А вот днепрян, убежденных, что обязаны миром в своем городе «лично товарищу Коломойскому», встречала не меньше, чем дончан, которые в трагедии до сих пор обвиняют своего, так же «лично», Ахметова – за то, что «не защитил». И ни одного «масштабирования» такая картина мира не предусматривает: вот это и есть мышление, говоря словами Хвылевого, не «горожан», а «фабричных».

«50 оттенков черного»

И хотя, на первый взгляд, у Днепра-Кодака-Екатеринослава-Сичеслава вроде должно было бы быть больше шансов «стать европейским городом» – благодаря несопоставимо большей исторической памяти (уцелевшая «память камня» — далеко не последний фактор устойчивости любого города перед угрозой оккупации, кто не верит – спросите пражан!), а также архитектуре и способу устройства. Днепр еще строился «по-европейски» (его «зеркальная копия» — Хельсинки — наглядный пример, как такой город может выглядеть в свободной стране!), в то время как бедная Юзовка (так раньше назывался Донецк – прим. ред.) так и осталась «поселком вдоль дороги на шахту», то есть образцом уже чисто русского градостроительства.

Но, как в известном анекдоте, «есть нюанс». Донецк «всю дорогу» простецки рубил уголь. Днепропетровск – отвечал за «оборонку», оставаясь до 1987 года (до 1988 г. – прим. ред.) «закрытым городом». А ментальность закрытого города, напичканного засекреченными «предприятиями союзного подчинения» – читай: разросшейся до размеров миллионника сталинской «шарашки» — это болезнь не одного поколения, особенно если ее не лечить.

Проще говоря, если от «донецкого китча» всегда отдавало гопотой – нестиранными трениками, засаленными картами и «махачом» в темных закоулках, — то от днепропетровского – гебней, «первым отделом», кабинетными «договорняками» и презрительной ухмылкой на руководящих губах: «Что нам Киев, не Москва ль за нами!».

Оно, конечно, что гопота, что гебня – лишь два лица организованной преступности (а между ними еще «50 оттенков черного»!). Но стилистическая разница была и сохранилась даже после 1991-го – разлитая в десятках бытовых мелочей. И во время выступлений перед читателями в больших залах я тоже ее всегда чувствовала (у писателя свои «инструменты измерения» температуры больших и малых социальных групп, недаром еще Камю советовал, чтобы понять чужой город, непременно побывать в городском театре, — а когда ты еще и не в зале, а на сцене, эффективность такого эксперимента возрастает в разы).

Если в довоенном Донецке публика собиралась на литературный вечер (а «встреча с писателем» само по себе было событие редкое в городском пейзаже!), то в Днепропетровске – и до войны, и сейчас – приходили и приходят именно «на украинский запад», нарочито, как на политическую манифестацию. Так же где-нибудь в канадской или австралийской диаспоре «на украинское» идут не потому, что интересно, а потому, что «патриотически». И этот «эффект гетто», «мобилизованного под угрозой меньшинства», оставлял ощущение куда более не пробивной «твердыни совка», чем всеми ославленный в таком качестве Донецк.

Невольно вспомнились Брежнев со Щербицким и всем сонмом «пролетарских интернационалистов» («Всесоюзная кузница кадров»!), а также то, что именно здесь была «столица» одного из самых тяжких преступлений против человечества в ХХ веке – советской карательной психиатрии (знаменитая Днепропетровская психушка, этот символ абсолютного и беспросветного мрака, который обязательно займет свое место в учебниках мировой истории в разделе «Эксперименты над людьми» — на одной странице с Аушвицем и южноафриканским Грефсвельдом). А у таких мест, что называется, «плохая карма» — особенно если ее «не чистить».

Словом, казалось, что Днепропетровск в годы независимости продолжал сохранять скорченную позу советского «закрытого города». Города, угнетенного и запечатанного чугунной крышкой государственного террора. Была ли это только «фантомная боль» (так называемая «травма второго поколения»), или еще и «подогрев» от каких-то, невидимых аутсайдеру, местных реалий – судить не мне. Но начиналось это торжество так и не снятого с горла города имперского сапога таки с вокзала. С того самого памятника Петровскому.

Только сойдя с поезда, ты сразу, словно проваливаясь во времени на 80 лет назад, воочию видел, чья тут власть и кто здесь хозяин: те же, что пришли сюда зимой 1919-20 гг. Те, кто усеял цветущую Екатеринославщину трупами и забетонировал их, чтоб и памяти не осталось. Те, кто убил моего любимого здешнего уроженца, великого писателя (настолько, насколько вообще может быть великим романист в 34 года!) Валерьяна Пидмогильного, и уничтожил его рукописи, на 60 лет «опечатав» его имя.

Это была их работа – уничтожать, и это единственное, в чем они были профессионалами. Все остальное, что они делали на этой земле с несколькими поколениями ее жителей, было более или менее производным от этого основного умения.

Украинский коммунизм: Петровский против Эллана

Есть в нашем знании о себе, как обществе, данные и о том, как мы оказались там, где теперь «маємо те, що маємо». Это одна, как мне кажется, совершенно нетронутая тема – судьба так называемого «украинского коммунизма» (на самом деле – мощного и массового в первых декадах XX века украинского левого движения). Именно того, что уничтожили большевики.

Но перед уничтожением они его профессионально, «по-гибридному», отюзали – чтобы украинские политические элиты левого направления (те, которые не иммигрировали на Запад после поражения УНР) помогли пришлым «Гиви-Моторолам» «примирить» этот чужой и непокорный край, где каждый дядя хранил на чердаке обрез (читайте «Повстанцев» Пидмогильного!) и чихать хотел на советскую власть со всеми ее «продразверстками» (кадров местного происхождения, «захарченко и плотницких», то бишь, извините, «петровских и чубарей», в руководстве КП(б)У было на порядки меньше, чем сейчас в ОРДиЛО (отдельных районах Донецкой и Луганской областей – прим. ред.), – по пальцам пересчитать, — а лишь на штыках, как известно, ни один оккупант долго не усидит).

На «примирение» Украины ушло 10 лет – с 1923 по 1933 гг. Этот период мы и называем то «нэпом», то «украинизацией», то «Расстрелянным Возрождением». Хотя следовало бы назвать его политической войной. Все то десятилетие она шла яростно и отчаянно. И уже само появление СССР как созданной сверхдержавы (а не «России с национальными автономиями», как изначально настаивал Сталин!) – это заслуга не Ленина и не Троцкого, а заслуга, в первую очередь, украинских «боротьбистов» и их руководителя Василия Эллана-Блакитного. Это был судьбоносный человек для всей нашей Украины периода советской истории. В независимых странах биографии таких деятелей становятся бестселлерами и блокбастерами.

«Боротьбисты» согласились влиться в КП(б)У, но на своих условиях, будучи уверены, что смогут реформировать ее изнутри, массой, и таким образом сохранить советской Украине самостоятельность. И их условия Москва тогда была вынуждена принять.

В 1920-е годы Эллана еще открыто называли в партийной прессе «основателем СССР». Сегодня как политика его не упоминают вовсе. За широкой спиной «всеукраинского старосты-голодоморника» в поле зрения украинцев осталась со всей их бурной историей одна-единственная традиция «политического руководства». Та, которая вот уже 90 лет утверждается в Москве: так сказать, ОРДиЛО форевер.

Символическим маркером нашего поражения в той первой российско-украинской войне принято считать двойное самоубийство во время Голодомора двух ведущих украинских коммунистов – Хвылевого и Скрипника. По состоянию на 1934 г., год Украина была полностью «зачищена» от основных своих сил, борющихся «за независимость» — политических и культурных элит и «свободного фермерства» (крестьянства).

Столицу можно было переносить в доселе вражеский («петлюровский») Киев. И вот тогда в «разжалованном» из столичного статуса Харькове состоялась еще одно – менее известное, но не менее символичное и знаковое событие. Ночью, тайком, «неизвестные» сбросили с пьедестала памятник Василию Эллану (не простил Сталин покойнику своего проигрыша в 1923 году !). Трактовкой «украинский коммунизм» в дальнейшем стали считать исключительно то, что на самом деле было колониальным анклавом кремлевской власти — «кузницу кадров» от Григория Петровского вплоть до Петра Симоненко включительно.

О поражениях и победах

К чему я это все напоминаю? К тому, что мне абсолютно все равно – кто, почему и насколько удачно организовал снос памятника в Днепре, в городе, до сих пор «запечатанном» именем нашего «первого ОРДиЛОвца». Не хочу никого обидеть, но в этой ситуации исполнитель вообще неважен (как уже написали в соцсетях, «считайте, что это сделал я!» — и я готова подписаться под этим заявлением). Это историческое событие в жанре «чистой семиотики» — культурно-символическое. Потому что, с точки зрения семиотики, никакой разницы между «свежим» памятником Сталину в ОРЛО и «несвежим» памятником Петровскому в Днепре нет. Оба являются «метками власти» оккупационного режима. Оба прославляют, «увековечивают» и программируют на украинское поражение в той «большой гибридной войне», начавшейся в 1918-м, которая не прекратилась и после 1991-го, а в 2014-м вышла на третий (если считать вместе с периодом УПА) «горячий» тур. И всё «возмущение актом вандализма», когда от подобного избавляются, лишь другой способ прокричать: «Путин, приди!».

Если мы победим, все наши прошлые поражения, включая Голодомор (sic!), для наших внуков и правнуков в будущем станут «тактическими». Уроками на будущее – как у всех успешных наций. А чтобы победить, патронов и пушек недостаточно. Необходимо еще выйти из навязанного четырем поколениям оккупационного дискурса, который всей своей тотальностью, от памятников убийцам к каждому «так исторически сложилось», ежедневно и ежесекундно велит нам согласиться на поражение.

Так вот, в Днепропетровске сделали для такого освобождения решительный шаг. Сдвинули крышку. Поэтому скажем просто – всей соборной Украиной: Goodbye, Petrovski! Привет, Днепр!