Легендарный «майор Вихрь» рассказал об ОУН-УПА и нашей власти

Евгений Березняк, разведчик, который спас Краков от разрушения немцами, рассказал "Сегодня" о своем отношении к нынешней власти, переписыванию истории и реабилитации ОУН-УПА.

— Можете поделиться секретом своего долголетия?

— Никогда об этом не задумывался… Дело, наверное, в том, что я всегда работал. Но в моей жизни было множество моментов, когда от смерти меня отделяли секунды, сантиметры, миллиметры. Так, в Днепропетровске, где я работал в подполье, меня остановил патруль.

Я им предъявил газету «Звезда» за 1937 год со статьей «Очистити школи від націоналістичного охвістя», где меня назвали петлюровцем. Меня не только отпустили, но еще и предложили работу в полиции.

Но самым трагичным в моей жизни был эпизод, когда немцы обнаружили нашу радиостанцию на хуторе Санка, на чердаке дома Михала Врубля. В пристройке был сеновал, который от леса ограждался дощатой стеной. В ней можно было поднять две доски и попасть в убежище, где я и находился при провале нашей группы. Это в фильм не вошло, кстати… Радиостанцию стащили с чердака, вместе с Ольгой «Комар», она не успела снять наушники, не успела воспользоваться ни гранатой, ни пистолетом. Ее посадили на скамейку, которая ограждала мое убежище, я находился от нее на расстоянии 5-10 см… Допрос длился полтора часа. Если бы я шелохнулся, чихнул, если бы я повернулся, все было бы кончено.

Мне повезло, что гитлеровцы были без собак. Они забрались на сеновал, прокалывали сено, надо мной то с одной стороны, то с другой появлялся штык. О том, что я в убежище, знала Ольга, знал хозяин, знали его дочери Рузя и Стефа. Я слышал все вопросы, которые гитлеровцы задавали Ольге, слышал ее ответы. Я видел в щель хозяина квартиры, которого положили на землю, и над ним стоял автоматчик, видел Стефу, которую тоже положили на землю. Из дома вытащили мой костюм темно-синего бостона, в котором я сбежал с рынка . «Кому принадлежит костюм?». Хозяин был выше меня и мощнее, костюм ему не подошел. «Где хозяин костюма?» Он отвечает, мол, я случайно купил этот костюм по дешевке. Чтобы облегчить свою участь, им всем стоило показать пальцем или кивком головы на мое местопребывание… Рузя в прошлом году умерла, а Стефа живет и сегодня.

— Что вы думаете о нынешней украинской разведке?

— В нашей разведке есть очень много умных профессионалов. Но есть и те, кто был принят туда по указке сверху и часто это очень недобросовестные люди. Я считаю очень непорядочным и бессовестным того человека, который сейчас занимает пост руководителя органов госбезопасности. Он поднял архивы органов и подал их в искаженном виде. Он воспользовался ими для охаивания всего нашего прошлого. Это факт.

Прошлое у нас было очень разнообразное. Были периоды процветания и подъема нашего государства, особенно после войны. А были периоды преследований, террора, неправильных и нелепых решений. Это все надо преподносить правдиво. Но нельзя же охаивать все, создавать музей оккупации... Кто оккупировал Украину? Не было у нас до революции государства, какую же страну эти Советы оккупировали? Советы создавались в Украине, в нашем «Арсенале», они создавались Чубарем, Петровским, видными деятелями украинской национальности.

Украина не была второстепенной в Советском Союзе, она была на ведущем месте. Мы всегда занимали первенство по вопросам просвещения, у нас было свое министерство просвещения, министерство иностранных дел.

— Евгений Степанович, когда вы были последний раз в Кракове?

— На свое 90-летие, вместе с женой. Такой подарок мне сделал тогдашний мэр Омельченко.

— И как сейчас поляки оценивают Вашу роль в спасении Кракова?

— Официальные власти Польши перестали меня приглашать после прихода к власти Леха Валенсы. И на 50-летие освобождения Кракова я ездил в Польшу по приглашению общественных организаций. На столе в кабинете у генерального консула СССР я обнаружил газету «Glos Krakova» с такими словами на первой странице: «Завтра будет годовщина освобождения Кракова. 18 января 1945 года в Краков ворвались полураздетые, голодные солдаты маршала Конева, начались грабежи и насилие. Кто будет завтра возлагать цветы на могилы оккупантов, тот не может считать себя поляком». Представляете, каково мне было читать эту публикацию в краковской газете?

А на следующий день было большое собрание краковской интеллигенции в Ягеллонском университете. Мне предоставили слово, и я прочитал эти слова из газеты. Сказал, что мне известно, что в зале есть люди, готовые подписаться под этой публикацией: «Так вот я к вам, господа, обращаюсь. Ответьте, на каком основании вы меня называете оккупантом? Я летел к вам тогда, когда в нашей стране уже не было немцев. Я летел к вам, зная, что 75% десантников погибает. Почему вы называете оккупантом мою радистку, которой не было 18 лет? А вы знаете, что если бы не войска маршала Конева, не было бы этого университета? Был бы уничтожен театр им. Юлиуша Словацкого, историческая память Кракова – Вавель». Тишина стояла гробовая, а когда я закончил – взрыв аплодисментов, весь зал поднялся, овация была минут пять. Так меня встретили при Валенсе.

Недавно Первый канал варшавского телевидения закончил документальный фильм, который назван по моей книге «Пароль Dum Spiro». Часть его они снимали полгода тому назад у меня дома. Я спрашивал автора сценария и режиссера: зачем вы сейчас, спустя столько лет, делаете фильм о моей группе? Она отвечает: мы хотим на примере патриотизма воспитывать нашу молодежь.

Есть разное понимание отношений наших народов, есть здравомыслящие люди. А есть очень гоноровые поляки. Они не так просто что-то прославляют или пишут что-то хорошее о чем-то вне Польши.

— А что представляли собой поляки тогда, в 1944 году?

— Режим устанавливался и поддерживался немцами, местные польские власти были условные: на местах, конечно, были разные солтисы, вуйки, воеводы, но все они полностью подчинялись немецкой администрации. И было две главных силы, которые оказывали сопротивление немецкой оккупации: левая Армия Людова и правая Армия Крайова. У обеих были вооруженные соединения и подполье. АК поддерживала польское правительство во главе со Станиславом Миколайчиком, находившееся в эмиграции в Лондоне. С Советским Союзом у него были недружественные отношения. Но моя группа сотрудничала с обеими армиями.

Поляки относились к нам очень доброжелательно и поддерживали нас. Если бы не доброжелательное отношение польского населения к нашим группам, они бы там не срабатывали так, как они срабатывали. Я ведь знал и другие десантные группы, которые тоже сотрудничали с польским подпольем: большую диверсионную группу полковника Калиновского, капитана Собинова и т.д. Сотрудничество и взаимопонимание с польским подпольем у нас всех было неплохое.

Мою оценку может подтвердить и оценка советского правительства тех, кто нам помогал. Шесть моих сотрудников, которые работали на мою группу, были награждены орденами Советского Союза. Это были, например, руководитель краковского подполья Юзеф Зайонц и его жена Валерия, осведомитель Юзеф Прысак, хозяин радиоквартиры Михал Врубля. Правда, наградили уже после 1965 года…

— И как же вам помогала Армия Крайова?

— Мне сильнейшим образом помогал батальон Армии Крайовой поручика Герарда Возницы. Он отдал мне несколько землянок в Бескидах для размещения моей группы. Его врач Ян Новак со своей женой Ингеборой помогали нам во всем. Мы их женили там, в Бескидах, я ходил к ксендзу, просил, чтобы их обвенчали. На нас работал полковник Армии Крайовой Побук. Он имел огромные агентурные возможности.

Возница мне рассказал, что у него есть знакомый, который работает в одном немецком учреждении. Я попросил связь с этим полковником, но Побук категорически отбросил мое предложение о встрече в лесу. Он был у немцев на хорошем счету, имел доступ к материалам, которые нас интересовали. И тогда он, возможно, чтобы от меня отвязаться, назначил встречу на немецкой свадьбе – у вуйта одного села, который отдавал свою дочь за фольксдойче. На свадьбе были немцы из гарнизона, идти туда было очень рискованно. Чтобы попасть в это село, мне нужно было пройти 15 км через места, где находились немецкие гарнизоны. Но я проявил настойчивость, свою упрямую хохляцкую натуру, и принял приглашение.

Меня взялся сопровождать Собинов, руководитель небольшой диверсионной группы, которая дислоцировалась недалеко от нас. Мы вдвоем преодолели эти 15 км, конечно, с проводником. Хозяин был предупрежден, кто придет на эту свадьбу, были приняты все меры предосторожности. Мы спрятали свои офицерские автоматы не заходя в дом.

Спустя 20 лет я встретился с этим полковником на приеме у мэра Кракова Збигнева Солицкого. Побут меня узнал, мы обнялись, и он сказал: я тебя, капитан, помню хорошо по свадьбе, ты там целовал невесту. Вот таким было сотрудничество с АК.

Кстати, поляки первые наградили меня орденом, когда узнали настоящую фамилию. Я ведь был для них капитан Михайлов. Они узнали, что я на самом деле Березняк, нашли мой адрес, и я получил высокий орден «Виртути Милитари».

- Вам что-нибудь известно о подробностях Варшавского восстания? Советские войска Рокоссовского тогда намеренно задержали наступление?

- Я ничего не знаю, но не исключаю этого. Дело в том, что Варшавское восстание было направлено на то, чтобы раньше советских войск взять власть и посадить премьера Миколайчика. Это было предельно ясно для советского правительства и для нас. Эмигрантское правительство хотело выхватить власть перед носом у Советского Союза. Восстание было направлено на это и только на это. Было просто нелепо поднимать восстание тогда, когда они знали, что через день-два в город войдут советские войска. И я не исключаю, что это послужило в определенной степени причиной задержки наших войск. Впрочем, Рокоссовский знал об этих причинах больше, чем я.

— А как поляки относились к немцам?

— Поляки знали о страшных злодеяниях гитлеровцев в Польше. После оккупации Варшавы, буквально через неделю, они взяли на учет всех местных писателей, артистов, журналистов, медицинских работников, профессуру и т.д. А вскоре началось уничтожение этой группы населения. Недалеко от Варшавы есть Пальмирский лес, гитлеровцы по ночам вывозили туда своих жертв и расстреливали. Элита была уничтожена, и поляки об этом знали, хотя это делалось в строжайшей тайне. В Кракове после оккупации гитлеровцы также взяли на учет всех ученых, писателей и прочих выдающихся людей. Но краковскую элиту уничтожить не удалось: информация о готовящейся акции проникла в иностранные информационные органы, поднялась волна, и краковской элите удалось уйти от уничтожения.

Я побывал в Пальмирах спустя 30 лет после начала Второй мировой войны, в 1969 году, в составе делегации Всемирного совета мира. Глава совета Ромеш Чандра и первый послевоенный президент Польши Юзеф Циранкевич попросили, чтобы я выступил перед студентами как член делегации. Я зашел посмотреть и обнаружил полный зал развязной молодежи: пьют пиво, ноги на столе. И я решил не рассказывать о каких-то глобальных и масштабных событиях, а рассказать о судьбе конкретной польской семьи, той, где работала наша радиостанция. И я рассказал о судьбе Михала Врубля и его двух дочерей. Гитлеровцы повесили Михала в лагере смерти Освенцим, а дочерей забрали в Равенсбрюк. Их освободили американцы, Стефу и Рузю выносили на носилках, они обе весили по 24 кг. Я рассказывал о патриотизме, который проявила эта семья - и в зале воцарилась гробовая тишина…

Конечно, в Польше в то время были и «друзья», наподобие наших «оуновцев», служившие агентурой немецкого гестапо, СД, жандармерии. По существу они находились на содержании гитлеровцев. Их пытались забрасывать в польские отряды, в наши диверсионные формирования.

Была такая попытка и в моей группе, но мы разоблачили немецкого агента и обезвредили предателей. Однажды у нас появился бедный, оборванный, весь в синяках украинец со своей подставной женой. Называть их фамилии не буду, потому что родственники еще могут быть живы. Как выяснилось позже, он был из разбитой дивизии «SS Галичина». Они оказались агентами гестапо, были разоблачены и обезврежены.

Потом был немец, некий Пауль из Бухенвальда. Он оказался подсадной уткой: в Бухенвальде, в Освенциме и других немецких концлагерях его подсаживали в камеры для выуживания информации. Когда его «ресурс» был, так сказать, исчерпан, его отправили к нам как «немецкого коммуниста». Он объявил мне, что Тельман не погиб во время бомбардировки, что он якобы знает его местопребывание. Немцы, мол, хотят использовать Тельмана как разменную монету для того, чтобы что-то выторговать у Советского Союза. На самом деле это был провокатор, агент гестапо. Мы разоблачили Пауля и его подставную жену-польку, не буду рассказывать как, это уже наши методы.

— А каким было отношение поляков к еврейскому населению?

— Не знаю, я не вникал в этот вопрос. Но знаю, что поляки не очень-то защищали евреев, не прятали их от немцев… Евреи не находили поддержки у поляков.

— Вы с 1949 до 1954 года жили и работали во Львове. Приходилось сталкиваться с представителями УПА?

— Я вернулся во Львов после лагеря НКВД СССР в Подольске, и даже несмотря на это меня неплохо приняли местные партийные органы. Мне поручили заведовать сектором печати областного комитета КПСС. Поскольку это не мое призвание - я не журналист, не газетчик, не писатель - я попросил руководство облкомитета, чтобы они вернули меня в педагогическую сферу. И вскоре меня назначили на ту должность, которую я занимал до войны – завотдела народного образования. Я открывал там украинские школы, начинал развитие нового этапа просвещения.

В гороно я работал до 1950 года. А потом был начальником отдела учебных заведений Львовской железной дороги. В моем подчинении находились техникумы, школы, детские сады – вся система просвещения Львовской железной дороги. В то время во Львове ослабевшие и разрозненные, но еще действовали группы ОУН-УПА. Из личной памяти о деятельности УПА мне осталась история о том, как меня приговорили к казни.

В 1949 году, когда я еще работал в горотделе образования, я однажды вернулся с обеденного перерыва. Телефон обычно стоял на тумбочке, а тут я нашел его прямо на столе, напротив моего кресла. Я поднял телефон, чтобы поставить на место, нашел под ним записку: «Якщо ви, пане, будете поводити себе так, як зараз, то попереджаємо, що ми вас знищимо». Я сообщил об этом начальнику львовского КГБ, но тот, видимо, не обратил внимания: такие предупреждения получали и другие. Прошло примерно две недели. И вот где-то в 11 часов ночи у меня в кабинете раздался звонок. Перепуганным голосом моя соседка, местная дивчина 17-18 лет Лида, сказала: «Пане Євгене, молю я вас, не йдіть сьогодні додому, вас чекають хлопці біля брами». Я переночевал в своем кабинете, на следующий день предупредил органы безопасности. От второй попытки «хлопці» отказались…

Эта соседка недавно поздравляла меня с 95-летием, и я ей сказал, что живу уже 95 лет потому, что в 1949 году она предотвратили мой уход в иной мир. Вот такая была у меня ситуация с бандеровцами. Но я был, признаться, удивлен. Видимо, они не знали кусочка моей биографии.

Когда я в 1939 году приехал во Львов, то во Львове было три украинских школы: одна гимназия и две начальные школы. А еще было 14 еврейских и почти 80 польских. Я сделал все, что мог, чтобы через два года во Львове появилось около 80 украинских школ. Ванда Василевская, побывав во Львове, написала письмо-жалобу лично Сталину. Она сообщила, что львовский горотдел образования извращает национальную политику партии, что мы насильно превращаем польские школы в украинские и т.д. Перед самым началом войны во Львов прибыла комиссия из Москвы. Она начала работу с начальника областного комитета партии, секретаря по идеологии Приходько. Он поступил непорядочно: заявил, что ничего об интересующей их истории со школами не знает, и все свалил на голову горотдела по образованию. Но комиссия начала работу 10 июня, а 22 началась война, и я отправился в Винники, защищать Родину.

— Для чего украинская власть пытается реабилитировать ОУН-УПА?

— Потому что они сами принадлежат к этой категории, имели непосредственное соприкосновение с ОУН, УПА и т.д. Мне кажется, что наш президент имеет к ним непосредственное отношение через своих родителей. Кравчук публично рассказывал, как носил еду в лес для бойцов ОУН-УПА, а потом стал секретарем ЦК Компартии Украины по идеологии. Каким надо быть бессовестным человеком, чтобы это делать? Лучше уж признайся, что ты это делал и что ты предатель.

— Вы участник многих исторических событий. Как относитесь к тому, что сейчас пишут в современных учебниках истории?

— История Украины должна быть одна, а не три, четыре или десять. Когда-то высказывалось мнение, что можно издать несколько учебников истории, разных авторов, и давать их ученикам на выбор. Это страшная нелепость. Коллектив авторов должен подбираться руководством Украины, но не конъюнктурным путем, а из тех людей, которые верят в историю. Нужна историческая правда. Ложь в истории – это страшное невежество. Искажение истории – это то, что разлагает, вводит в заблуждение нашу молодежь, врать в истории – это преступление против молодежи. Я считаю, что за такие вещи надо наказывать.

Сейчас в учебниках истории, которые у нас появились, очень много вранья. Правда об истории Великой Отечественной войны там если и есть, то сведена до минимума. Много упрощений, искажений, умалчиваний. Я, например, имел возможность почитать учебник по истории запорожского «ученого» Федора Турченко. Он написал, что во время войны в каждом регионе Украины были формирования ОУН-УПА, он полностью отрицает партизанское движение. Он врет нашему государству, и за это надо наказывать. Нужно доверять авторство умным профессионалам, а не профессионалам-оборотням наподобие Юхновского, Жулинского... Или взять Юрия Шаповала, который написал, что в Днепропетровске наши войска, оставляя город, сожгли хлебозавод вместе с рабочими. Мой родной отец работал на этом заводе и никто его не сжигал.

— Вас нынешняя власть не обижает?

— Понимаете, я считаю себя оппозицией, но стараюсь в критике обходиться без "завихрений майора Вихря". Ведь власть меня награждает, присваивает звания, материально я обеспечен. Я уходил на пенсию с должности руководителя главного управления школ Министерства просвещения и получаю такую же пенсию, как и другие высокие чиновники: около 3 тыс. грн. плюс стипендия. Жена тоже получает около тысячи гривен пенсии и нам на двоих хватает. Сыновья обеспеченные люди, занимаются бизнесом, мой самый "бедный родственник" — это внук Виктор, он старший лейтенант СБУ, пошел по моим стопам, так сказать. Но власть я критикую в своих публикациях. В моем последнем сборнике, который я, кстати, подарил президенту Ющенко, есть, например, такие статьи, как "Цена бездарных реформ" или "Не было бы победы, не было бы Украины". Когда я уходил на пенсию, Украина, по данным ЮНЕСКО, занимала 5-е место по уровню образования. А сейчас — 50-е. У нас по официальным данным 10 тыс. юношей и девушек, которые не пересекали порога школы. Я открыто говорю о развале армии, в том числе и СБУ, о том, что у власти сейчас нет профессионалов, нет настоящих политиков, много недоумков.

"ГОЛОС" И "ВИХРЬ"

Евгений Березняк родился в 1914 г. в Днепропетровске. Закончил пединститут, с 1932 года работал учителем сельской школы, завотделом Гродненского гороно. С октября 1939 года и до начала войны заведовал Львовским горотделом народного просвещения, затем вернулся в Днепропетровск. В конце 1943-го его направили в Москву в школу ГРУ. После ее окончания он возглавил группу разведчиков под кодовым названием «Голос». В ночь на 19 августа 1944 года "Голос" десантировался под Краковом. По ошибке пилотов разведчики были выброшены не в том квадрате, и Березняка в лесу задержали немцы. В гестапо "Голос" заявил, что он должен на рынке передать агенту питание для рации и деньги. С рынка ему удалось сбежать и выйти на связь с радисткой, которой он передал информацию о готовящемся уничтожении Кракова. После возвращения к своим он попал в лагерь НКВД: у органов вызвало подозрение его пребывание в гестапо и побег оттуда. После ходатайства ГРУ его отпустили. После войны работал в сфере образования. С апреля 1998 года на пенсии.