Яриш Михайло

Мене звати Михайло Яриш. Народився 1995 року в місті Дніпропетровськ. Навчаюсь у НВК №66, 11-Б клас.
Також я навчаюсь у Медіа-школі «Сенсація». Минулого року став одним з переможців конкурсу шкільних творів щодо Дніпропетровського театру опери та балету, лауреат конкурсу «Собори наших душ»
Мені 16 років. Я люблю читати книги, мої улюблені автори – Габріель Гарсіа Маркес, Аркадій та Борис Стругацькі, Антуан де Сент-Екзюпері. Також велику роль у моєму світосприйнятті відіграє музика таких виконавців як Янка Дягілєва, Олександр Башлачёв та гурт «Гражданская Оборона».
Я пишу вірші та прозу. Ні для кого, ні для чого, просто іноді відчуваю, що мені необхідно щось написати задля власного заспокоєння. Не думаю, що мої вірші суспільно-корисні чи естетично-витонченні, вони просто ілюструють те, про що ми часто забуваємо – що десь війна, що хтось помирає, що наш світ – досить жорстоке місце. Я не можу цього змінити, але й мовчати про це не можу, тому пишу. Саме тому за формою та стилем вони більше за все походять на авангардиcтські. Якщо б на ці вірші колись натрапила людина такої сили, що могла б змінити світ, і, прочитавши, прибрала все погане – тоді я був би радий.

Дахау

На Дахау мягко падает снег,
Укрывая собою всю память и мысли,
Замедляется времени муравьиный бег,
Становится спокойно и чисто.

По Дахау тихо бредёт весна,
В тонком платьице да ленты в волосы.
Где проходит она – прорастает трава
Как разделительные полосы.

В Дахау редко встретишь ветра,
Солёные, шумные и молодые,
Они не могут тихо молчать до утра,
И хорошо. Ведь они живые.

Над Дахау часто идут дожди,
Стекая слезами по щекам водостока,
Скоро станет легко, ты только жди,
Когда солнце взойдёт с востока.

О капитан, мой капитан!

Пляшут кривые тени между прямых зеркал.
Романтические прогулки по рее под луной.
В каменном круге камни стоят друг за друга горой...
О капитан, мой капитан, куда ты пропал?

В лютой погоне за счастьем топтал своё "Я",
Не был сомнамбулой, но всё же тихо плакал во сне.
Ходил по струнке, или бегал пальцами по струне?
Терпел невыносимую лёгкость бытия.

Попадал в царство Морфея зубами к стене,
Набивался гроздьями винограда по троллейбусам,
Надувался от ожидания алым парусом,
Спасал утопающую вину в вине,

Насыпал в Абхирати щепотки холмов,
Учился всеобъемлющей любви в комнате сто один,
Смело закрывал собою радуги на карантин,
Выдавливал мутные стёкла из глаз домов

Обращая нелепые лица в бойницы
Менял орнамент леденца на щелчок карабина.
Кровь на руках? Нет, просто давленая малина.
Путая с небом, в море бросаются птицы.

Немного выше неба

«Небо, отпусти меня домой!»

«Пилот»

Небо ждёт. Немного побурчав в унисон с моим пустым желудком, мотор завелся, и самолёт оторвался от земли. Небольшой островок суши посреди огромного океана становился всё меньше, пока совсем не пропал из виду. Зато небо становилось всё ближе. Справа от себя я заметил скопление облаков. Многие говорят, что они напоминают им одеяла, подушки, бумажные полотенца или сахарную вату, но я с ними не согласен. Их прелесть в том, что они ничего не напоминают. Нигде больше в мире нет чего-то такого же большого и одновременно лёгкого, бесформенного и упорядоченного, неподвластного человеку и управляемого только ветром. Облака – это облака, за что я их и люблю.

Мой самолёт влетел в облака. Стало прохладно, солнце скрылось из виду. Вокруг белым-бело, и совсем ничего не видно. Один на один с небом, идиллия. Если бы горючее не кончалось, всю жизнь здесь летал бы. Хотелось есть, но я решил повременить с этим до того, как вернусь на землю. Нечего крошить в самолёте, а тем более в небе.

Загорелось солнце, будто кто-то включил его на электрощите. Я вылетел из облаков. Подумал было развернуться и пролететь сквозь них еще раз, но бензин кончался, да и есть хотелось, и я решил возвращаться…

Небо ждёт. Я вошёл в кафе для пилотов, сел за столик и заказал себе завтрак. Самолёт я уже заправил, теперь хотелось заправить желудок. Принесли яичницу. Расплатившись, я принялся за еду. В середине моей скромной трапезы ко мне кто-то подсел.

- Привет, Сэмми – услышал я хорошо знакомый, с хрипотцой, голос.

- Я Сэмюель, - ответил я, прожевав, поднял глаза на собеседника и улыбнулся. Напротив меня сидел седой старик. Он был болезненно худой, среднего роста, с серыми, живыми глазами и сетью морщин вокруг рта – от улыбок.

- Ты ешь, ешь, Сэмми. Ты еще молодой, тебе нужно хорошо питаться, - сказал он и тоже улыбнулся.

- С твоего позволения, я всё-таки поем, - беззлобно ответил я и снова занялся яичницей.

- Что, твоё небо не кормит тебя, парень? - усмехнулся Джим.

- Ну, если бы оно меня еще и кормило, я бы там жил всё время, - произнёс я, дожевав.

- Да ты и так всё время там живешь! Даже когда твоё исхудавшее от недоедания тело находится здесь.

- Джим, подумай, как такое возможно? Человек не может быть в двух местах одновременно, этому еще в школе учат, - сказал я и назидательно покачал пальцем.

- Не знаю, что за школу ты заканчивал, но в моей такому не учили. И вообще, не отшучивайся! – без тени иронии ответил он.

Подошёл официант, и спросил, не хотим ли мы чего-нибудь еще. Джим заказал себе кофе. Я посмотрел на часы – половина десятого. Небо ждёт меня.

- Ох, да ладно тебе, старик. Кто-кто, а уж ты должен меня понимать.

- С чего это мне тебя, оболтуса, понимать? – удивился старик.

- Ты был пилотом, и, что более важно, ты любил небо, - теперь уже совершенно серьёзно ответил я. На минуту мы оба замолчали.

- И сейчас люблю, хоть я уже и не пилот. Одно другому не мешает, парень, - ответил слегка озлобленно Джим.

- Джим, друг, ты ведь понимаешь, что мне этого мало, - осторожно проговорил я, - Я хочу быть в небе, оно ждёт меня.

- Сэмюель, скажи, сколько тебе лет? - спросил старик.

- Двадцать, Джим, - ответил я.

- А ты знаешь, сколько мне лет?

- Нет, но, думаю, около пятидесяти, - протянул я.

- Пятьдесят восемь, Сэмми, пятьдесят восемь.

- Ну, ты хорошо сохранился, - попытался пошутить я, но не вышло. Я прекрасно знал, сколько лет Джиму, и что последние восемь лет он живёт совсем один.

- Сэмми, а хочешь, я научу тебя, как летать выше неба? Не намного выше, но всё же, - с едва заметной, старательно скрываемой им надеждой в голосе спросил Джим.

- И как же? – спросил я. Ведь всем известно, что выше неба ничего не бывает.

- Более того, Сэмми, для этого даже не нужно отрываться от земли, - продолжал старик.

- Ну, ну! – поторопил я его.

- Слушай внимательно. У меня есть друг по имени Джон. Мы с ним редко видимся, мне хотелось бы встречаться с ним чаще. Помнишь, Сэмми, окно у меня на кухне? Большое такое, ты еще всегда удивлялся.

- Помню, – ответил я. Действительно, это окно всегда удивляло меня. Оно было стандартной высоты, но очень широкое. Нигде я больше не видел таких окон, кроме как на кухне у старика Джима.

- Каждый раз, когда Джонатан приезжает ко мне погостить, мы болтаем с ним всю ночь, вспоминая былые времена. Незадолго до рассвета мы садимся на кухне возле окна. Вскоре солнце, поднимаясь из глубин синего зеркала под названием море, переваливает за зыбкую меловую черту горизонта и начинает карабкаться в небо, расправляя во все стороны свои лучи-протуберанцы. Джон начинает плести из этих лучей венки, а я лечу вслед за солнцем, и, если повезёт, долетаю немного выше неба, а затем обратно вниз.

- Знаешь, Джим, я не хочу летать выше неба, ведь не существует ничего выше – я это точно знаю, - осторожно сказал я и, помолчав, добавил, - но я всегда хотел научиться плести.

Небо ждёт. Небо ждёт… Небо – подождёт!

Я бы хотел родиться деревом

Может, я был бы яблоней, и мои плоды безжалостно срывали, сетуя на "маленький урожай". Может я даже внёс бы свой вклад в науку, уронив яблоко на голову Ньютону, и в учебниках по физике писали бы, что он обязан своим открытием яблоне-Мише. Хотя, скорее всего, я бы предпочёл остаться инкогнито.

Может, я был бы сосной. Корабельной - высокой и красивой, уходящей прямо в небо. Потом меня бы спилили, но я бы даже обрадовался. Я бы стал мачтой, на меня повесили бы белоснежные паруса, будто платье, и я бы нёс моряков далеко в портовые города на край земли, а потом обратно к их семьям в целости и невредимости. Или я был бы мачтой пиратского корабля, и после очередного кровавого абордажа мы бы взяли курс на Тортугу, скрываясь от погони - трёх испанских, английских или французских галеонов с бравыми капитанами. Кстати, не будь они капёрами, стали бы отличными пиратами и скитались по миру с нами, живя каждый день, как последний.

Может, я был бы сакурой. Я бы цвёл всего две недели, но очень красиво. Потом мои лепестки опадали бы со скоростью пять сантиметров в секунду, и даже сдержанные, будто стальные, самураи грустили бы, глядя на это.

Может, я стал бы орешником, и из меня сколотили бы крепкий гроб. Туда положи ли бы мёртвого человека - в прошлом хорошего или плохого, мне, в сущности, будет уже не важно - и зарыли меня под землю на глубину до двух футов.

А еще, каким бы деревом я ни был, ко мне слетались бы птицы, и рассказывали мне о том, что они сегодня видели: о дальних странах, о море, о скалах, о том, как это - ветер в лицо. Может, они рассказывали бы мне о своих птенцах, и я бы слушал что-то вроде "Боже, как мой птенчик подрос!" "Скоро придёт время покидать родное гнездо...". А может, они бы рассказали мне о Джонатане и Флетчере, которых недавно повстречали над морем. Может быть, и сами Ливингстон или Линд когда-то заглянули бы ко мне. Хотя и это не главное. Главное, что я бы стоял, раскинув руки-ветки, вечность, и времени для меня как бы и не было бы вовсе.