Ветеран Кузьма Палий: День Победы был…зеленым!

— Вот вы меня спрашиваете, каким он был, тот День Победы? — Кузьма Григорьевич даже сразу помолодел, распрямил плечи, улыбнулся. — Зеленым! Как зелено было в том городке под Берлином, я заметил только тогда, когда прозвучало: «Ну, все! Конец войне!» Кто-то из наших палил от радости в воздух. А мы с друзьями, похлопав друг друга по плечам, сели в кружок и — по чарочке, по нашей фронтовой…

Господи, хата, в которой мы с женой жили до войны в Кривом Роге, верите, виделась мне наяву. Смотрит на меня своими окнами и приветливо так подмаргивает…

— Эта хата? — я провела ладонью по нагретым солнцем кирпичам стены.

— Нет, эту я уже потом построил. А первое наше с Леной общее жилье было на Червоной Балке. Хатка маленькая была, как варежка — четыре на шесть метров. Я в том «теремке» и пожить-то толком с женой и дочкой не успел. Началась война. И меня, криворожского шофера, мобилизовали сразу. Вместе с моим грузовиком, между прочим. Баранку этой машины я уже, можно сказать, отполировал руками.

— Ну, что, присели на дорожку? Лена, ты Тамилку держи покрепче…

Кузьма взял сонную еще дочурку на руки, поцеловал в тугую щечку и снова передал жене на руки.

Вес тела четырехлетней Тамилочки… Дом-варежка… Всхлип жены: «Ты только вернись, родненький!..».

Лена, на руках у которой мирно дремала дочка, тоже села в грузовик, чтобы проводить мужа в дорогу. Так и проехали несколько километров вместе. Жена уже не плакала, а только гладила Кузьму по рукаву.

— Папа, а ты нам письма писать будешь? — спросила проснувшаяся Тамила.

— Обязательно, обязательно! — почему-то дважды повторил Кузьма, садясь уже один в кабину…

Кто о чем вспоминал в тот день Победы в маленьком городке под Берлином, чокаясь алюминиевыми кружками. А Кузьма вспоминал именно это. И еще свою хату-варежку, во дворе которой по утрам так ужасно громко орал их белый петух со свесившимся на бок ярко-красным гребнем.

Всю войну прошел военным водителем Кузьма Григорьевич Палий. А половину из нее — «возчиком» авиационных боеприпасов.

— Едешь, бывало, ночью, — вспоминает ветеран. –— Не видно ни зги. Черно, как в середине чернильницы. Вот так, без лучика света и едешь, и не по асфальтовому шоссе, разумеется. Мигнешь фарами — так если не немцы влупят, так наши шандарахнут. А в кузове — груз, который еще и как ждут на аэродроме. Авиабомбы.

— Бог миловал от опасности? — спросила я.

— И да, и нет, — ответил, усмехнувшись, Кузьма Григорьевич. — Где-то под Армавиром мы вместе с командиром роты Новиковым поехали, чтобы площадку под полевой аэродром осмотреть. Казалось бы, безопасная поездка, чуть ли не загородная прогулка. Плюс никаких бомб и снарядов в кузове. И напоролись на мину…

Мне еще повезло — контузило только. А Новикова всего изрешетило осколками. Еле-еле его тогда хирурги спасли. Мы уже потом, после войны с ним виделись в Кривом Роге. Как земляки. И как родственники почти. Но уже нет с нами Новикова…

Несколько минут мы с Кузьмой Григорьевичем молчали. Тихо было во дворе, тепло и солнечно.

Вот также тепло и солнечно было и того 9 Мая 1945 года в маленьком городке в самом сердце Померании, где рядовой Палий, раскрасневшись и расстегнув ворот гимнастерки, писал письмо жене и дочке. «Родненькие! Вот он и настал самый долгожданный день, о котором мы так долго мечтали. Скоро свидимся!».

Встретились они только через полгода, поскольку Кузьму Палия демобилизовали не сразу — остро нужны были шоферы возить солдат на станции, технику.

Кузьма Григорьевич рассказывал о войне вперемешку. Об отважных девушках-летчицах из их 274-го отдельного авиаполка. О том, как однажды уже разгрузив авиабомбы, он в темноте врезался в брошенную телегу так, что дышло подлетело и вошло прямо в ветровое стекло, чудом его самого не убило. О Новикове. О боевых друзьях. О том, что из разваленных домов в Берлине хвосты самолетов торчали кое-где…

И жена Елена, держа ладонь мужа в своей, тоже рассказывала о пережитом. О том, как в их хате-варежке осколком бомбы крышу провалило. Как потом ее сама с соседями и матерью чинила.

Такие воспоминания звучали из уст этих двух стариков. А огоньки тюльпанов — много их было во дворе — покачивали своими огненно-красными «чашами» на ветру, но их тугие зеленые стебли оставались прямыми…